Посвящается моей маме.
Вот так и всю Беларусь хотели превратить в лагерь смерти. Только вместо колючей проволоки – «оцепление»; цепи карателей со всех сторон; набитые людьми хаты, амбары, сараи – это уже «деревенские крематории». И называлось оно не по-лагерному, не «селекцией», а всего только «сход», «собрание», «проверка паспортов»…
Алесь Адамович
Когда за последним гостем закрылась дверь, я облегчённо вздохнула, а мама как-то сразу сникла, прошла к столу и тяжело опустилась на стул.
– Ну что, доченька, может, завтра приберёмся?
– Ты иди, мам, отдыхай, я сама управлюсь.
– Как же! Думаешь, если мне семьдесят лет исполнилось, так я уже и не в состоянии за своими гостями убраться? – устало улыбнулась она. – Я ещё
ого-го!..
– А кто спорит? – в тон ей ответила я, всё же помогая ей встать и дойти до дивана.
– Ты немного отдохни, я быстренько всё уберу, а потом поболтаем. Хорошо?
Мама утвердительно кивнула головой и, укутавшись в тёплый плед, уютно устроилась на диване.
Время близилось к вечеру. За окнами осенний ветер гонял стаи серых тяжёлых туч, стряхивая с них частые мелкие капли дождя. Они бились о стёкла, словно прося защиты. Но ветер был неумолим, и с каждым его новым порывом по окну пробегала жалобная дробь. Вид этой неравной борьбы совсем не располагал к веселью…
В комнате было душно. Я открыла входную дверь, чтобы проветрить, и неохотно принялась за уборку…
Со двора потянуло холодной сыростью. Отец принёс охапку дров и растопил в большой комнате камин. Я быстренько управилась со всеми делами, закрыла на кухне дверь и перебралась в большую комнату, где на диване, стоящем напротив камина, дремала мама.
От непроглядной пелены дождя в доме было темно, но свет зажигать не хотелось. Так я и сидела в темноте, спасаясь от сырости у камина с весело потрескивающими дровами…
Когда-то мы вот так собирались всей семьёй. Мама рассказывала нам разные истории из своей жизни… Я очень любила такие вечера…
Из задумчивости меня вывел мамин голос:
– Что притихла?
– А я думала, ты спишь…Мам, расскажи мне что-нибудь… Как раньше…
– Что я тебе, доченька, расскажу, если все мои воспоминания – сплошная боль…
– Ну ладно, прости…
– Хотя… ладно… Тебе это полезно знать…
…Это случилось в такую же гиблую осень, – тихо, чуть хрипловато-натуженно начала она свой рассказ. – Мне тогда лет десять было, не больше… А ещё, кроме меня, у родителей четверо было, и все – мал мала меньше…
Не помню, в какой именно из военных годов это было… Память уже не та…. Но помню, что в тот год было очень голодно… Мы, дети, не спали по ночам: постоянно хотелось есть…. Приходилось искать что и где придётся… Иногда я, как самая старшая, брала с собой того, кто покрепче, и шла с ним на картофельные поля. Хотя там всё уже десятки раз было копано-перекопано, но мы всё равно копали. Найти пару-тройку картошин – это было великим счастьем…
Правда, нам изредка помогал мамин дядя… Жил он тогда на дальнем хуторе, немец туда ещё не дошёл, и дядя Семён, когда удавалось, передавал нам кое-что из еды, а иногда мы и сами к нему захаживали…
Мама замолчала, собираясь с мыслями, и какое-то время молча смотрела на пламя в камине… Потом повернулась ко мне, и я увидела в её глазах столько боли, что мне захотелось прервать её рассказ. Но я не решилась и стала ждать продолжения маминого рассказа…
…В тот день я пошла к дяде одна – по своей, известной только мне, тропинке…
Хутор-то – неблизкий свет. А вокруг – где немцы, где партизаны – не поймёшь… Страшно было очень, но голод оказался сильнее страха…
У немцев вёрст за десять от нашего села находился штаб… Они-то по деревням пошарят, последнее у людей позабирают да снова к себе. А что после их визитов детишки начинали с голода пухнуть – это ничего…Деревни же, где уже нечего было взять, просто-напросто сжигали…
Мама снова замолчала, начала быстро тереть ставшие влажными глаза…
– Ну вот, – наконец прервала она своё молчание. – Иду я, значит, по лесу, встречаю дядиного соседа и спрашиваю:
– Немцев-то на дальнем хуторе ещё нет?
– Нету, доченька, иди, не бойся.
Дядя Семён встретил меня приветливо: добрый был человек. Кусочком сахара угостил, а по тем временам это было ещё какое лакомство!
Передохнула я, значит, немножко, взяла торбочку, в которую дядя Семён сложил продукты, и обратно…
Домой шла той же тропинкой. В лесу стояла такая тишина, что казалось, и нет её, войны-то…
Когда подходила к деревне, вдруг услышала какие-то непонятные звуки – то ли крики, то ли плач… Беспокойство мною овладело такое, что я, не разбирая дороги, бросилась напрямик. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам, но я не обращала на них внимания, а только бежала, бежала…
Остановилась я только у поля… Нашла большой куст, откуда была видна вся деревня…Спряталась за него… Вижу, как деревню окружили каратели с собаками. Одни из них бесцеремонно выталкивали из домов людей, а другие собаками гнали их на окраину деревни. Бабы голосили так, что у меня от ужаса волос на голове зашевелился… Мужики плелись молча, да и мужики-то какие тогда в деревне остались: либо калеки, либо старики немощные… А те, гады, собаками их, собаками… А детки маленькие шли, всё прижимаясь к маминым юбкам, боясь отстать…
…Вижу, что всех гонят к старому коровнику, а тех, кто пытался сбежать, – очередью…
…Я недалеко от них была – метров, может, четыреста. Стою ни жива ни мертва и только слышу: строчат, строчат из автоматов, да страшный лай собак…
Потом стали гореть хаты… Ой, дочушка, не дай бог, такое увидеть…
Только и помню этот куст лозы да маленький ручеёк рядом. Он всё журчал, журчал, словно успокаивал… Я отвлеклась на ручей не более чем на минутку, а, когда повернула голову, старый коровник уже вовсю полыхал… А до меня доносились истошные, нечеловеческие крики…
Ноги мои подкосились, всё поплыло перед глазами, и такое безразличие наступило к происходящему, будто и не со мной всё это…
Когда очнулась, вокруг было тихо-тихо, только солнце не было видно из-за пелены густого дыма…
Выглянула из-за куста… Идти в деревню было страшно… Огляделась: немцев вроде уже не было… Решилась пойти … Иду по улице, жутко… Кругом валяются чугунки, рушники, летают перья от разорванных подушек…
На месте некоторых домов только печные трубы торчат… Наш дом вроде выстоял, лишь наполовину сгорел… Я – в дом, а там пусто… Побежала в сарай – пусто… Я – в огород… Вижу: в борозде кто-то лежит, и не один… Я позвала – никто не ответил… Поняла, что мёртвые… И такой ужас меня охватил…
К коровнику идти побоялась: оттуда шёл такой смрад…
Мама закончила свой рассказ так же внезапно, как и начала. Снова стала тереть ставшие совсем мокрыми глаза, но не плакала, а как-то по-старчески кряхтела и всхлипывала…
Я не могла найти нужных слов, которые могли бы её утешить и унять её боль. Да и возможно ли?..
Мне было известно, что мама во время войны осталась сиротой, но что ей пришлось пережить такой ужас… В моём сознании это просто не укладывалось…
Через некоторое время мама успокоилась, задышала ровнее и наконец задремала. Я поправила на ней плед, а сама, чтобы как-то отвлечься от терзавших меня мыслей, взяла в руки вязание… Пальцы послушно повторяли привычные для них движения, а мысли путались, мешались, переваривая мамину боль…