Мамина боль

Посвящается моей маме.

  Вот так и всю Беларусь хотели превратить в лагерь смерти.         Только вместо колючей проволоки – «оцепление»; цепи карателей со всех сторон; набитые людьми хаты, амбары, сараи – это уже «деревенские крематории». И называлось оно не  по-лагерному, не «селекцией», а всего только «сход», «собрание», «проверка паспортов»…

                                                                                    Алесь  Адамович

    Когда за последним гостем закрылась дверь, я облегчённо вздохнула, а мама как-то сразу сникла, прошла к столу и тяжело опустилась на стул.

   – Ну что, доченька, может,  завтра приберёмся?

  –  Ты иди, мам, отдыхай, я сама управлюсь.

  –  Как же! Думаешь, если мне семьдесят лет исполнилось, так я уже и не в состоянии за своими гостями убраться? – устало улыбнулась она. –  Я ещё

 ого-го!..

 –  А кто спорит? – в тон ей ответила я,  всё же помогая ей встать и дойти до дивана.

 – Ты немного отдохни, я быстренько всё уберу, а потом поболтаем. Хорошо?

   Мама утвердительно кивнула головой и, укутавшись в тёплый плед, уютно устроилась на диване.

   Время близилось к вечеру. За окнами осенний ветер гонял стаи серых тяжёлых туч, стряхивая с них частые мелкие капли дождя. Они бились о стёкла, словно прося защиты. Но ветер был неумолим, и с каждым его новым порывом по окну пробегала жалобная дробь. Вид этой неравной борьбы совсем не располагал к веселью…

   В комнате было душно. Я открыла входную дверь, чтобы проветрить, и неохотно принялась за уборку…

  Со двора потянуло холодной сыростью. Отец принёс охапку дров и растопил в большой комнате камин. Я быстренько управилась со всеми делами, закрыла на кухне дверь  и перебралась в большую комнату, где на диване, стоящем напротив камина, дремала мама.

   От непроглядной пелены дождя в доме было темно, но свет зажигать не  хотелось. Так я и сидела  в темноте, спасаясь от сырости  у камина с весело потрескивающими дровами…

   Когда-то мы вот так собирались всей семьёй. Мама рассказывала нам разные истории из своей жизни…  Я очень любила такие вечера…

   Из задумчивости меня вывел мамин голос:

  – Что притихла?

 – А я думала, ты спишь…Мам, расскажи мне что-нибудь… Как раньше…

 – Что я тебе, доченька, расскажу, если все мои воспоминания – сплошная боль…

 – Ну ладно, прости…

 – Хотя… ладно… Тебе это полезно знать…

 …Это случилось в такую же гиблую осень, – тихо, чуть хрипловато-натуженно начала она свой рассказ. – Мне тогда лет десять было, не больше… А ещё, кроме меня,  у родителей четверо было, и все –  мал мала меньше…

   Не помню, в какой именно из военных годов это было… Память уже не та…. Но помню,  что в тот год  было очень  голодно…  Мы, дети,  не спали по ночам: постоянно хотелось есть….  Приходилось искать что и где придётся… Иногда я, как самая старшая, брала с собой того, кто покрепче, и шла с ним на картофельные поля. Хотя там всё уже десятки раз было копано-перекопано, но мы всё равно копали. Найти пару-тройку картошин  – это было великим счастьем…

   Правда, нам изредка  помогал мамин дядя…  Жил он тогда на дальнем хуторе, немец туда ещё не дошёл, и дядя Семён, когда удавалось, передавал нам кое-что из еды, а иногда мы и сами к нему захаживали…

  Мама замолчала, собираясь с мыслями, и какое-то время молча смотрела на пламя в камине… Потом повернулась ко мне,  и я увидела в её глазах столько боли, что мне захотелось прервать её рассказ. Но я не решилась и стала  ждать продолжения маминого рассказа…

  …В тот день я пошла к дяде одна –  по своей, известной только мне, тропинке…

  Хутор-то – неблизкий свет. А вокруг –  где немцы, где партизаны – не поймёшь… Страшно было очень, но голод оказался сильнее страха…

   У немцев вёрст за десять от нашего села находился штаб… Они-то по деревням пошарят, последнее у людей позабирают да снова к себе. А что после их визитов детишки начинали с голода пухнуть – это ничего…Деревни же, где уже  нечего было взять, просто-напросто сжигали…

   Мама снова замолчала, начала быстро тереть ставшие влажными глаза…

  – Ну вот, – наконец прервала она своё молчание. –  Иду я, значит, по лесу, встречаю дядиного соседа и спрашиваю:

 –  Немцев-то на дальнем хуторе ещё нет?

–  Нету,  доченька, иди, не бойся.

   Дядя Семён встретил меня приветливо: добрый был человек.  Кусочком сахара угостил, а по тем временам это было ещё какое лакомство!

   Передохнула я, значит, немножко, взяла торбочку, в которую дядя Семён сложил продукты, и обратно…

   Домой шла той же тропинкой. В лесу стояла такая тишина, что  казалось, и нет её, войны-то…

   Когда подходила к деревне, вдруг услышала какие-то непонятные звуки –  то ли крики, то ли плач…  Беспокойство мною овладело такое, что я, не разбирая дороги, бросилась напрямик. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам, но я не обращала на них внимания, а только бежала, бежала…

  Остановилась я только у поля…  Нашла большой куст, откуда была видна вся деревня…Спряталась за него…  Вижу, как деревню окружили  каратели с собаками. Одни из них бесцеремонно выталкивали из домов людей, а другие собаками гнали их на окраину деревни. Бабы голосили так, что у меня от ужаса волос на голове зашевелился… Мужики плелись молча, да и мужики-то какие тогда в деревне  остались:  либо калеки, либо старики немощные… А те, гады, собаками их, собаками…  А детки маленькие шли, всё прижимаясь к маминым юбкам, боясь отстать…

  …Вижу, что всех гонят к старому коровнику, а тех, кто пытался сбежать, – очередью…

…Я недалеко от них была – метров, может, четыреста. Стою ни жива  ни мертва и только слышу: строчат, строчат из автоматов, да страшный лай собак…

  Потом стали гореть хаты… Ой, дочушка, не дай бог, такое увидеть…

  Только и помню этот куст лозы да маленький ручеёк рядом. Он всё журчал, журчал, словно успокаивал… Я отвлеклась на ручей не более чем на минутку, а, когда повернула голову, старый коровник уже вовсю полыхал… А  до меня доносились истошные, нечеловеческие крики…

   Ноги мои подкосились, всё поплыло перед глазами, и такое безразличие наступило к происходящему, будто и не со мной всё это…

   Когда очнулась, вокруг было тихо-тихо, только солнце не было видно из-за пелены густого дыма…

   Выглянула из-за куста… Идти в деревню было страшно… Огляделась:  немцев вроде уже не было… Решилась пойти … Иду по улице, жутко… Кругом валяются чугунки, рушники, летают перья от разорванных подушек…

  На месте некоторых домов только печные трубы торчат… Наш дом вроде выстоял, лишь наполовину сгорел…  Я – в дом, а там  пусто… Побежала в сарай – пусто…  Я –  в огород…  Вижу: в борозде кто-то лежит, и не один… Я позвала – никто не ответил… Поняла, что мёртвые… И такой ужас меня охватил…

  К коровнику идти побоялась: оттуда шёл такой смрад…

  Мама закончила свой рассказ так же внезапно, как и начала. Снова стала тереть ставшие совсем мокрыми глаза, но не плакала, а как-то по-старчески кряхтела и всхлипывала…

  Я не могла найти нужных слов, которые могли бы её утешить и унять её боль. Да и возможно ли?..

  Мне было известно, что мама во время войны осталась сиротой, но что ей пришлось пережить такой ужас… В моём сознании это просто не укладывалось…

  Через некоторое время мама успокоилась, задышала ровнее и наконец задремала. Я поправила на ней плед, а сама, чтобы как-то отвлечься от терзавших меня мыслей, взяла в руки вязание…  Пальцы послушно повторяли привычные для них движения, а мысли  путались, мешались, переваривая мамину боль…

Обновлено: 7 мая, 2020 — 9:02 дп